В джунглях Москвы. Роман - Пётр Фёдорович Алёшкин

– Обыватель – это человек, который живет для себя и для своей семьи… Так словари это слово расшифровывают! И я хочу жить для себя и для своей семьи. Понимаешь, для себя! Ты сейчас, вижу, меня не поддержишь, настроен не так, но и ты живешь для себя! Скажешь, нет? А ты понаблюдай за собой, присмотрись, почему ты поступаешь так, а не иначе, и увидишь, что поступаешь, как тебе выгодно. Даже так называемые благородные поступки совершаешь с дальней целью, чтобы хорошее впечатление произвести. Таковы все люди! Я, ты, она… – взглянул Борис на Галю и обратился к ней: – Вы с Егоркиным, я знаю, скоро поженитесь, и как ты посмотришь на то, что он не будет жить для своей семьи?

– Ловко ты поворачиваешь!.. Ты забыл сказать, что семья – ячейка общества, значит, обыватель, живя для семьи, живет для общества!

– Верно, верно! – подхватил, смеясь, Борис. – Мне не пришло в голову. Это верно! Помните лозунг: крепка семья, крепка держава. Вывод верный: жить для семьи – значит жить для общества. И ничего нет зазорного в том, что человек хочет жить сейчас, а не в далеком будущем. Сейчас! Давайте выпьем за семью, за счастье! – поднял он свой стакан.

– За это выпить можно, – взяла Галя свой стакан.

Выпили дружно, стали закусывать, а Борис продолжил разговор, который, видимо, был ему приятен:

– Кстати. Нам обещано было, что в восьмидесятом году мы будем все иметь, будет коммунизм, а уже восемьдесят первый половинку отстучал, а что мы видим, что мы имеем?..

– Ты-то имеешь немало, – перебил Егоркин.

– Ну, это я! – засмеялся Борис. – А вы-то что имеете? Будете хотя бы крышу над головой иметь после свадьбы? Маленькую крышу!.. А ведь все мы люди. Все мы хотим сейчас получать удовольствия, наслаждения. Давно известно: цель жизни – наслаждение.

– А я слышал иное, – возразил Иван. – Цель жизни – страдание.

– Это достоевщина, прошлый век. Дурман религиозный. Дурили дуракам головы, кто страдает в земной жизни, тот будет царствовать в жизни небесной. Надо было чем-то народ успокаивать, чтоб не взбунтовался… А сейчас всем известно: Бога нет, нет загробной жизни. Уповать на наслаждения небесные нечего, и человеку ничего не остается, как стремиться получать удовольствия на земле. Нельзя страдать и быть счастливым, и нельзя быть счастливым, не получая удовольствий.

– Значит, ты считаешь, что счастье в удовольствиях? – спросил Егоркин.

Ребята с интересом слушали их спор. Роману доводы Бориса казались убедительней.

– Да! И я могу доказать это на своем примере… Сегодня я счастлив, – объявил Борис. – Я это почувствовал, когда ехал сюда. Я получал удовольствие от моей машины, – подчеркнул он, – от солнца, от легкой дороги, от теплого ветра навстречу, от взгляда на милую девушку, – улыбнулся он Римме, – от предчувствия отдыха на речке. И я был счастлив.

– Не верю! – воскликнул Иван. – Не верю, – повторил он тише. – Может, и было такое мимолетное ощущение. Но мимолетное. Неужели ты забываешь о своих рисковых заботах, забываешь, что кто-то из напарников может проколоться и потащить следом… Я не хочу углубляться, наверно, это запрещенный прием сейчас. – Егоркин не догадывался, что он попал в самое больное место Бориса. Вчера тот узнал, что при попытке продать кассету с порнофильмом попался один студент. Борис сплавил ему три кассеты и теперь мучился: расколется ли тот, назовет его или нет? Если назовет, как выкрутиться? Не хотелось много тратить на следователя, деньги сейчас нужны. Очередь на кооперативную квартирку в цехе приближается: выкупать нужно скоро будет. Мучило и то, сколько кассет изъяли – одну или все три. Сейчас вспомнилось это, и сердце заныло. Егоркин, не догадываясь, продолжал: – Я не могу поверить, что счастье в удовольствиях. Кто так считает, рано или поздно придет к выводу, что счастья не существует… И не только потому, что нет человека, жизнь которого состояла бы из одних радостей. Нет! Удовольствия приедаются. Сегодня это тебе приносит удовольствие, в новинку еще, а завтра привык, и все – нужны новые удовольствия… Я думаю, что, чем больше человек получил удовольствий, тем меньше счастья он познал…

Римма поглядывала на спорящих ребят с некоторой усмешкой. «Слова, слова! – читалось на ее лице. – Это все слова, а счастье в другом. Я это хорошо знаю. Но вам не понять!»

Борис молчал, спросил Роман:

– А что же ты тогда считаешь счастьем?

– На свете счастья нет, а есть покой и воля, – подхватила Галя.

– Счастье, как вода в бредне, тянешь – надулось, а вытянешь – пусто! – засмеялась Ира.

– Счастье есть ловкость ума и рук. Все неловкие души за несчастных всегда известны, – поддержал их, смеясь и поглядывая на Бориса, Егоркин. – А если говорить серьезно, то того, кто радуется жизни, и радуется не без основания, можно назвать счастливым! Главное не то, что человек имеет, а то, что он чувствует при этом. Я посмотрю, о каком счастье ты заговоришь, – взглянул Иван на Бориса, – когда будешь вскакивать по ночам к окну: не угнали ли «жигуль»!..

– Не конфисковали ли его, – смеясь, закончила за Ивана Галя.

3

– А машинка ничего – хороша! – взглянул снова Роман на «Жигули». – Блистает!

И все повернулись к машине. Возле нее крутился мальчишка лет тринадцати в мокрых красных плавках с мокрыми волосами, сосульками слипшимися на голове. Он заглядывал внутрь машины, приплясывая на месте. Видно, мерз: накупался до синевы.

– Эй, сопляк! – крикнул сердито Борис. – А ну отойди от машины! По шее накостыляю!

Неподалеку от ребят тоже устроились вокруг скатерти с едой кружком три семьи с маленькими детьми. Они обернулись на крик Бориса, и потом все время наблюдали за происходящим.

Мальчишка оглянулся и побежал к Борису. Был он загорелый до черноты. Вероятно, все дни проводил на речке. Глаза у него были удивительно наглые. Подбежав к Борису, он нахально ткнул пальцем в его сторону:

– Твоя?.. Покатай, а? Покатай!

– Сгинь! – крикнул Борис.

Все, кроме него, захохотали. Мальчишка радостно блеснул глазами, еще нахальнее заорал:

– Дядь, прокати! Я так кататься хочу!

– Я те прокачу сейчас! – схватил Борис обгоревший сучок.

Но мальчишка не испугался, не отскочил, а, наоборот, еще ближе к Борису придвинулся, приплясывая:

– Прокати! А то я матом капот разрисую!.. Вот такими буквами! Останешься на ночь, гвоздем разрисую! Вот увидишь, прокати!..

Ребята смеяться перестали, удивляясь наглости мальчишки.

– Ну, наглец! – возмутился Иван. – Дуй отсюда! А то сейчас разрисую!

Борис изловчился и, сидя, смачно щелкнул мальчишке ногой по мокрым плавкам. Мальчишка отскочил и закричал:

– Так! Ага, так! Сейчас вас буду разрисовывать!

Егоркин с сердитым лицом сделал вид, что вскакивает, и мальчишка помчался туда, где был пляж, откуда визги веселые доносились, скрылся за деревьями.

– Ну, как, чувствуешь ли теперь счастье обладания машиной, – смеялся Егоркин над Борисом. – Ночевать здесь уже нельзя оставаться, тревога замучает, а вдруг действительно исцарапает машину… Призрачно счастье наслаждений…

От кружка отдыхающих с маленькими детьми отделилась женщина и торопливо подошла к ним.

– Ребята! – сказала она, настороженно поглядывая в сторону пляжа. – Зря вы так с ним! Их тут целая шайка промышляет!.. Смотрите, сейчас приведет!

– Что вы! – усмехнулся Иван. – Если мы таких сопляков бояться будем, как же дальше жить!

– С ними не сопляки!.. Смотрите! Я вас предупредила!.. Вон, ведет, ведет! Смотрите, – взволнованно проговорила женщина и заторопилась назад.

Ребята обернулись. Егоркин думал увидеть таких же юнцов, как мальчишка, но к ним уверенным шагом направлялись четыре рослых упитанных бугая лет по тридцати. Возле них приплясывал мальчишка.

Роман вспомнил, как он, провожая Иру после концерта, хотел, чтобы их остановили хулиганы, вспомнил и напрягся, почувствовал, как наливаются энергией, твердеют мышцы, почувствовал волнение в крови. Егоркин смотрел на приближающихся парней с улыбкой. Девчата притихли, предчувствуя унижение. Борис побледнел и зашевелился, хотел встать, но Иван взглянул на него с прежней улыбкой и сказал:

– Сиди спокойно!

Борис опустился, Римма